|
Культурная столица 2Швабрин, о родовитости которого в «Капитанской дочке» ничего не говорится, так же, как и его, двойник - Шван¬вич, был, надо думать, представителем той аристократии, о которой Пушкин писал: У нас нова рожденьем знатность, И чем новее, тем знатней. По всей вероятности, Швабрин был гораздо богаче Гри¬нева; несомненно также, что он был образование его в то время, когда судьба столкнула их в Белогорской крепости, но и Гринев принадлежал к зажиточной семье, и Швабрин, узнав об его приезде в Белогорскую крепость, сам приходит к нему знакомиться, как к человеку своего круга. Где продолжал Петр Андреевич службу после женитьбы на Марье Ивановне, в «Капитанской дочке» не упоминается. Очень может, быть, что в гвардии и в Петербурге. Доказательством того, что он не безвыездно жил в провинции, является его знакомство с Сумароковым. Не нужно также забывать, что он начал номинальную службу в Семеновском полку, попал же вместо этого полка в Белогорский гарнизон един¬ственно по желанию отца. Он имел все данные и полную возможность служить, подобно Швабрину, в гвардии, и поэтому его никак нельзя смешивать с такими мелкопоместными и «неродословными» дворянами, каким был Белкин. Но проф. Ключевский вполне прав, относя молодого Гринева к числу тех дворян офицеров, которые выносили на своих плечах славу русского оружия. О Петре Андреевиче можно сказать то же самое, что мы говорили об Андрее Петровиче: и он верой и правдой служил государству и родине, заповедав своим детям следовать примеру отца, деда и прадедов. Молодой Гринев такой же типичный представитель рус¬ского дворянства ХVIII века, как и Андрей Петрович. Различие между ними сводится к различию между отцами и детьми, к различию двух смежных поколений. Между обоими Гриневыми много общего, но Гринев-сын уже не носит от¬печатка той суровости и простоты нравов, которыми отличается его отец. Он уже не примет какого-нибудь Бопре за человека, сведущего во всех науках. Гринев-отец с великим трудом мог написать деловое письмо, а его сын занимался литературой и оставил в назидание потомству «семейственные записки». У Петра Андреевича уже не было самовластных привычек его отца. Век Екатерины II наложил на него свой отпечаток и придал его нравственной физиогномии, в связи с воспитанием и с некоторыми событиями жизни, те особенно¬сти, которые его отличают от Гринева-отца. От отца Петр Андреевич унаследовал и безсознательно перенял мужество, твердость, сознание долга, чувство чести и уменье повелевать. Но на нем сказалось и влияние его доброй и нежной матери. В нем нет ни дряблости, ни сантиментальности; но его характер гораздо мягче отцовского. Пушкин не описывает семей¬ной жизни Петра Андреевича, - но кто и сам не догадается, что она резко отличалась от семейной жизни Андрея Петровича, что Гринев-сын уже не так смотрел на жену, как Гри¬нев-отец на Авдотью Васильевну, и Марья Ивановна, не¬смотря на всю свою кротость, пользовалась, как жена и мать, несравненно бόльшим значением, чем старуха Гринева? В молодости Андрея Петровича был невозможен такой роман, какой пережил его сын. Те тонкие и сложные чувства, которые столь часто волновали душу Петра Андреевича, были непонятны его отцу. Молодой Гринев соединял в себе хорошие качества своих родителей, и эти качества развились в нем под влиянием хотя и незатейливого, но благоприятного для него домашнего быта, в котором не последнюю роль играло влияние добродушного, безкорыстно преданного дядьки Савельича. Юноша, выросший, подобно Гриневу, под яблонями, между скирдами и при¬родой, в гигиенически и нравственно здоровой атмосфере, не мог не впитать в себя с самого детства много хорошего. Ему не мог повредить даже легкомысленный Бопре. Да ведь и Бопре, собственно говоря, несмотря на все свои недостатки, был добрый малый. Житейская школа, пройденная Петром Андреевичем в начале его службы, как нельзя лучше способствовала развитию тех добрых задатков, которые ему дала семья, выпустившая его в свет неиспорченным, крепким и сильным юношей. Петр Андреевич говорит о своих ученических годах шутливым тоном, как и подобает человеку, сделавшемуся образованным, благодаря самому себе, и прекрасно понимаю¬щему пробелы своего воспитания. Петр Андреевич отзывается о нем без горечи, с добродушным юмором, ибо в прежние времена не он один, а все дворяне, за весьма немногими счастливыми исключениями, учились если и не на медные деньги, то весьма немного. Было бы, однако, опрометчиво судить о том, что дала Гриневу семья, по первой главе его воспоминаний. Правда, он рос дома недорослем, лазя по голубятням и играя в чехарду с дворовыми мальчишками, но он вступил в жизнь уж вовсе не таким невежественным, как можно предполагать, принимая за чистую монету все, что он говорит о своем детстве и отрочестве в первой главе ро¬мана. Поступая на службу, он умел читать и писать и на¬столько владел русским языком, что, без всякой посторон¬ней помощи, мог писать стихи. По всей вероятности, в доме Андрея Петровича, кроме «Придворного календаря», были и еще кое-какие книги, который были прочитаны и перечитаны любознательным мальчиком. Если Андрей Петрович выписывал для сына географические карты, то нужно предположить, что он выписывал для него и другие учебные пособия. Не может быть, чтобы Гринев-сын ничего не извлек из них. У Бопре, как видно из третьей и четвёртой глав романа, Петр Андре¬евич научился говорить и читать по-французски и притом совершенно свободно, о чем в первой главе «Капитанской дочки», однако, не упоминается. Таким образом, пребывание Бопре в доме Гриневых не прошло безследно для его питомца. Занимаясь с Бопре французским языком, Гринев, вероятно, читал с ним и какие-нибудь книги, а из рассказов Бопре познакомился с заграничною жизнью. Поступая на службу, он, судя по всему, был просвещеннее большинства своих однолеток дворян, и едва ли между ним и Швабриным была очень большая разница по образованию. Гринев знал немного, но он был умен, любознателен, восприимчив и, познакомившись со Швабриным, пользуется запасом его французских книг, с жадностью читает и перечи¬тывает их, а затем и сам начинает пробовать свои силы по части переводов и сочинительства. Писательский недуг был свойствен нашим самоучкам прошлого столетия, и Гри¬нев занимал между ними не последнее место; не даром его стихи удостаивались похвал самого Сумарокова: для своего времени они были, действительно, недурны. Элегия Петра Андрее-вича «Мысль любовну истребляя» - пародия на пиит XVIII века,- такая же пародия, как «Ода Его Сиятельству графу Хвостову» («Султан ярится») и «Летопись села Горохина»,- прелестная пародия, не заключающая в себе ни фальши, ни шаржа, которую с удовольствием напечатали бы у себя издатели журналов «времен очаковских и покоренья Крыма». Молодой Гринев всею своею жизнью доказал, что он усвоил себе основное правило отцовской морали: «береги честь с молоду». В его жизни были промахи и увлечения, но не было поступков, за которые ему приходилось бы краснеть на старо¬сти лет и в которых ему тяжело было бы впоследствии сознаться.- Он строго осуждает свое поведение в симбирском трактире, где он держал себя, «как мальчишка, вырвавшийся на волю. Но если принять во внимание, что ему не было в то время и семнадцати лет, и что встреча с Зуриным была первым дебютом его самостоятельности на житейском поприще, то нужно быть уже чересчур суровым ригористом, чтобы усмотреть в проигрыше и попойке пылкого юноши что-нибудь особенно предосудительное. Такие случаи бывали со всеми, не исключая самых выдающихся людей [8]. Но уже в симбирском трактире сказались три хорошие основные черты характера Гринева: его уменье жить своим умом, его доброта и его благородство. Проиграв значительную для себя сумму Зурину. И прекрасно понимая, что Зурин играл не совсем чисто, Гринев немедленно расплачивается с ним и с негодованием отвергает наивное предложение Савельича ускользнуть как-нибудь от денежного расчета. Когда Савельич отказывается выдать сто рублей, Гринев решительно и круто обрывает его и раз навсегда определяет свои отношения к дядьке, как отношения господина к слуге. Он делает это, однако, не без внутренней борьбы, ибо искренно любит Савельича. «Я подумал, говорит Гринев: что если в сию решительную минуту не переспорю упрямого старика, то уже впоследствии времени трудно мне будет освободиться от его опеки». Вот побуждения, в силу которых Петр Андреевич заговорил с Савельичем строгим и властным тоном, и, нужно отдать, ему справедливость, он употреблял этот тон лишь тогда, когда простодушный дядька предлагал ему нечто, действительно, несо¬образное. Савельич бывал в таких случаях прав с своей точки зрения, - с точки зрения сохранения барского добра и барской шеи,- но Гринев тоже был прав, ибо его представления о чести были совсем иные, чем у Савельича. Поставив на своем, Гринев сознает, однако, что поступил в Симбирске дурно и «выехал из него с безпокойною совестью» и безмолвным раскаянием». Он чувствует себя виноватым перед Савельичем и, после некоторого колебания, просит у него прощения. В этом, как и во всех других случаях, Петр Андреевич остался верен привязанности к Савельичу и желанию сохранить за собою самостоятельность, и можно только удивляться тому такту, с каким юный Гринев вел себя со своим дядькой: и в Симбирске, и на постоялом дворе при столкновении из-за заячьего тулупа, и впоследствии он умел держать Савельича в должном повиновении, не нарушая в своих отношениях к нему ни того доверия, ни той искренности, с которыми он относился к нему с самого детства. Савельич был добрым слугой своего господина, и его господин перед ним не оставался в долгу. Вспомним хотя бы ту сцену, в которой оп просит своего дядьку отвезти Марью Ивановну в деревню к старикам Гриневым... - Друг ты мой, Архип Савельевич! Не откажи, будь мне благодетелем; в прислуге я нуждаться не стану, а не буду спокоен, если Марья Ивановна поедет дорогой без тебя. Вот каким языком говорил Гринев с своим дядькой: в самые важные минуты своей жизни! В Белогорской крепости молодой Гринев сталкивается со Швабриным и, не смотря на то, что Швабрин и старше, и гораздо опытнее, держит себя с ним, как равный с равным. Недостаток жизненного опыта повел к тому, что Гринев не понял Швабрина сразу и обращался с ним так же доверчиво, как со всеми другими. Только с течением времени он стал смутно догадываться, что Швабрин дурной человек и что от него следовало бы стоять подальше. Не смотря на то, он продолжал откровенничать с ним и нежданно-негаданно нарвался на дерзкую выходку, оскорбительную для любимой девушки. Дуэль со Швабриным впервые показывает нам Гринева, как мужественного и рыцарски благородного юношу. Дуэль была, конечно, важным событием в жизни Гринева, но и она не рас¬крыла ему глаз на Швабрина, хотя Марья Ивановна дала ему понять, что выходка Швабрина была не только грубою, непристой¬ною насмешкой, но и низкою обдуманною клеветой. Когда Гринев оправился от раны и когда к нему явился Швабрин с своими извинениями, он искренно простил его, объясняя себе его клевету досадой оскорбленного самолюбия и отвергнутой любви. Он окончательно отшатнулся от Швабрина только ¬тогда, когда убедился, что Швабрин написал на него донос отцу. Отношения Гринева к Швабрину обрисовывают Петра Андреевича, как не особенно проницательного, неопытного, но прямого, искреннего, доверчивого, смелого и незлопамятного юношу, способного на месть в минуты гнева и всегда готового проявить великодушие по отношению к наказанному врагу. Той чуткости сердца, которою отличается Марья Ивановна, и кото¬рая помогала ей инстинктом отгадывать людей, у него не было. Столкновение со Швабриным было для него своего рода школой понимания людей. Поняв Швабрина, Гринев по прежнему относился к нему по-рыцарски. Описывая свой отъезд из Белогорской крепости вместе с Марьей Ивановной, вырванной из рук Швабрина, Гринев говорит: «У окошка комендант¬ского дома я видел стоящего Швабрина. Лицо его изобразило мрачную злобу. Я не хотел торжествовать над уничтоженным врагом и обратил глаза в сторону». Эта черта дает ясное понятие о благородном сердце Гринева, никогда и ни при каких условиях не утрачивавшего чувства утонченного великодушия. Любовь к Марье Ивановне и знакомство с добрым и почтенным семейством капитана Миронова имели на Гринева самое благотворное влияние. В его натуре не было такой глу-бины, какою отличалась натура его невесты. Марья Ивановна была дальновиднее его и имела над ним все преимущества ума и характера. Гринев был во всех отношениях ниже Марьи Ивановны, но он умел ценить и понимать ее и в полном смысле слова завоевал свое счастье с нею. Она предпочла его богатому и родовитому Швабрину не за одну наружность и не по капризу, а сознательно и по весьма веским соображениям. Марью Ивановну привлекали в Гриневе его мужество, его душевная чистота и непосредственность, его отзывчивость на все хорошее, его отвращение к окольным путям. Искренность, смелость, великодушие и чувство чести составляют основные черты характера Гринева. Они спасали его от падения и делали его достойным сыном старого Гринева. Называя Петра Андреевича безцветным лицом, Белинский забывал, что это безцветное лицо не раз обнаруживало способность отстаивать свои убеждения даже до смерти. Только благодаря счастливой случайности, Гринев не взлетел на виселицу, вместе с капитаном Мироновым и Иваном Игнатьевичем, но он умел смотреть в глаза смерти с безтрепетным мужеством. «Оче¬редь была за мною, рассказывает он о первой встрече с самозванцем в Белогорской крепости,- я глядел смело на Пугачева, готовясь повторить ответ великодушных моих то¬варищей... «Вешать его», сказал Пугачев, не взглянувши на меня. Я стал читать про себя молитвы, принося Богу искрен¬нее раскаяние во всех моих прегрешениях и моля его о спасении всех близких моему сердцу». Гринев, чуждый вся¬кой аффектации и желания рисоваться, с такою же простотой повествует о своем душевном настроении после неожиданного избавления от смерти, как и о том, как он готовился к ней. «Пугачев дал знак, и меня тотчас развязали и оста¬вили... В эту минуту не могу сказать, чтобы я обрадовался своему спасению. Не скажу, однако ж, чтобы я о нем сожалел». Такою же искренностью и простотой дышит рассказ Гринева о его беседе с Пугачевым после оргии самозванца, свидетелем которой ему пришлось быть. - Чему же ты усмехаешься? спросил он меня нахмурясь. Или ты не веришь тому, что я государь? Я смутился. Признать бродягу государем я был не в состоянии: это казалось мне малодушием непростительным. Назвать его в глаза обманщиком -было подвергнуть себя по-гибели, и то, на что был я готов под виселицею в глазах всего народа и в первом пылу негодования, теперь казалось мне безполезной хвастливостью. Я колебался. Пугачев мрачно ждал моего ответа. Наконец (и еще ныне с самодовольствием поминаю эту минуту), чувство долга восторжествовало во мне над слабостью человеческою. Я отвечал Пугачеву: - Слушай, скажу тебе всю правду. Рассуди: могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленый, ты сам увидел бы, что я лукавствую. - Кто же я таков? - Бог тебя знает, но кто бы ты ни был, ты шутишь в опасную шутку. В том же духе отвечает Гринев и на все дальнейшие вопросы Пугачева, решительно отказываясь купить свободу ценой измены служебному долгу. «Моя искренность поразила Пугачева», - замечает он. Она не могла не поразить Пугачева и сослужила Гриневу впоследствии большую службу, ибо возвысила молодого офицера в глазах самозванца и поставила его в такие своеобразно близкие, человеческие отношения к страшному предводителю мятежа, благодаря которым Пугачев, внушавший всем сторонникам правительства ужас, сделался покровителем и чуть не другом Гринева. И в Берде, и во время поездки с Пугачевым в Белогорскую крепость, Гринев продолжал гово¬рить с ним тем же тоном, каким говорил после сцены казней. Швабрин иронически называет Гринева Дон-Кихотом Белогорским, и в Петре Андреевиче, действительно, есть много рыцарского. Его предложение Рейсдорпу очистить крепость, его поездка туда для освобождения Марии Ивановны, его возвращение к пугачевцам, из лап которых он только что вырвался, его поведение на суде,- все это дает самое вы¬годное понятие об его молодом задоре, юношеской отваге и благородном сердце. В первых двух главах «Капитанской дочки» мы видим молодого Гринева сначала подростком, а затем юношей, умевшим доказать дядьке, что он уже не ребенок. В дальнейших главах романа поэт показывает нам, как развивается и крепнет характер этого юноши под влиянием людей, с которыми столкнула его судьба, под влиянием любви и грозных событий Пугачевщины. Между шестнадцатилетним Гриневым, который посматривал, облизываясь, как его мать сни¬мала пенки с медового варенья, и восемнадцатилетним Пет¬ром Андреевичем, «впервые вкусившим сладость молитвы, излиянной из чистого, но растерзанного сердца» в казанской тюрьме, - целая бездна. Он, если так можно выразиться, рас¬тет и развивается на глазах читателя «Капитанской дочки», превращаясь в течение двух лет из зеленого подростка в зрелого молодого человека. И неудивительно: в течение этих двух лет Гринев переживает столько, сколько другие не переживают в течение целых десятилетий. Столкновения с такими противоположными людьми, как Мироновы с одной стороны, а Пугачев и Швабрин с другой, роман с Марьей Ивановной, дуэль, тяжкая болезнь, чтение, зрелище мятежа и тех страшных, но вместе облагораживающих впечатлений, которыми оно сопровождалось (вспомним казнь Ивана Кузьмича и Ивана Игнатьевича), суд и тюрьма - все это не могло не оказать на впечатлительного юношу большого влияния и не иметь для него воспитательного значения. Нравственный облик Гринева дорисовывается общим тоном его семейственных записок, их спокойным, трезвым отношением к людям и событиям, их добродушным юмором, их светлым и примиряющим взглядом на жизнь. Пушкин, видимо, хотел, чтобы между строк романа виднелся привле¬кательный образ бывалого, умного и честного старика, много видевшего и испытавшего на своем веку и не без гордости и удовольствия рассказывающего в часы досуга о своем прошлом детям и внукам. «Капитанская дочка» знакомит нас подробно с молодостью Гринева; она же дает нам понятие об его покойной и счастливой старости. Пушкин нигде не прикрашивает Гринева. Ставя его лицом к лицу с Пугачевым, он не пленился возможностью сделать из него Шарлотту Корде, вроде Парани из «Пугачевцев» графа Салиаса, прекрасно понимая, что этого нельзя было сделать, не впадая в фальшь. Пушкин вывел в лице Гринева одного из русских людей второй половины прошлого века. Такие люди, как Петр Андреевич, тогда бывали и могли быть. Поэт нимало не думал о том, чтобы ставить своего героя в красивые позы и заставлять его проделывать чудеса храбрости. В «Капитанской дочке» выходит постоянно так, что Гринев, несмотря на свое мужество и готовность к самопожертвованию, иногда кажется (но только кажется) как бы пассивным лицом, которого спа¬сает то Савельич, то Пугачев, то Марья Ивановна. Вот это-то, вероятно, и подало повод Белинскому назвать Гринева безцветным лицом. О близорукости такого определения мы уже говорили. Гринев скоротал свой век в своем родовом имении и, подобно отцу, не сделал блестящей карьеры. Ненасытное честолюбие и жажда власти были ему совершен¬но чужды, и он остался в тени. К тому же он был слишком совестлив, чтобы пролагать дорогу к почестям, не брезгая никакими средствами. Он не уронил бы себя ни на каком посту, но он не был человеком призвания, увлекающего своих избранников к предназначенному для них жребию, и мог вполне удовлетвориться тою скромной сферою дея¬тельности помещика и семьянина, которая выпала на его долю. Не трудно догадаться, что он толково управлял своими кресть¬янами и был образцовым в своем роде мужем и отцом, посвящая свои досуги, подобно Болотову, литературным занятиям, к которым он пристрастился еще в Белогорской крепости. От характеристики Гриневых весьма естественно перейти к характеристик их верного и преданного слуги, Савельича. Савельич принадлежит к числу самых удачных созданий Пушкинского гения. Забыть его тому, кто хотя бегло пробежит «Капитанскую дочку», нет никакой возможности. Комично-наивный, добродушно-трогательный образ старого дядьки сразу и неизгладимо врезывается в память. Савельич - это такой же законченный и превосходный тип слуги, как Санчо-Пансо и Калеб. Когда иностранцы поближе познакомятся с нашею литературой, его имя и у них сделается нарицательным. По¬добно тому, как в лице Гриневых - отца и сына Пушкин хотел воплотить лучшие стороны нашего старого дворянства, так в лице Савельича он хотел показать привлекательную сторону тех добрых, задушевных отношений, которые возни¬кали иногда на почве крепостного права между крестьянами и помещиками Пушкин не был защитником крепостного пра¬ва. Он ненавидел его и прекрасно понимал его гибельное влияние на Россию.   |
|
| ||||||||||||
